Григорий Ярцев - Родословные [СИ]

– "Я уже довольно стар, скоро выйду на пенсию, а через пару лет сдохну в собственном дерьме, сидя в потрепанном кресле, наблюдая очередной матч. Мне уже ничего не нужно…" – Виктор цитировал настолько точно, детально передавая интонацию и мольбу в голосе, будто генерал просил его об этом какие-то мгновения назад, – "…но моя дочь, моя ненаглядная и любимая Шэрон! – на лице Виктора проступили десятки мимических морщин, брови изогнулись в молящем сожалении так, словно он сам любил Шэрон всем своим сердцем. – Я прошу Вас сделать все, чтобы после моей смерти она ни в чем не нуждалась".

По какой-то причине просьба генерала тронула Гавриила, насквозь пробив его черствую броню безразличия. Возможно потому, что от своих родителей он бы никогда не получил такого радушия, любви, заботы и стремления защитить свое чадо даже после смерти. Любопытство продолжало распирать Гавриила и с каждой секундой одолевало его все больше. Он не мог лишить себя удовольствия узнать о том, как Виктор отблагодарил генерала, точнее, его дочь, но ответ на заданный вопрос не оказался не столь радужным:

– Ни в чем не нуждалась, – Виктор еще раз в полголоса повторил слова генерала, а затем, одернулся головой, брови его взмыли вверх, а глаза раскрылись как-то неестественно широко, он будто силой, вызволил себя из тех воспоминаний. – Ни в чем не нуждаются только мертвые, Гавриил, – похолодевшим голосом и еще более леденящим взглядом закончил Виктор. После этих слов темная стена за ним начала мерцать интенсивнее пока, наконец, не стала показывать какой-то большой участок земли. Виктор сиюминутно развернулся к стене и впился в нее жадными глазами.

Поначалу Гавриилу показалось, что это своего рода статичная карта и Виктор вот-вот начнет излагать тактику боевых действий, но несколько позже он понял – перед ним, на стене, распростерлась живая местность и трансляция велась с высоты птичьего полета. Это был спутник, по какой-то причине пристально наблюдавший именно за этой большой, на вид неимоверно спокойной, усеянной самыми разными деревьями холмистой местностью. И казалось, каждый из присутствующих кроме, разумеется, Гавриила, прекрасно и очень давно знает каждый миллиметр этой, казалось, девственной, не тронутой человеком земли.

– Это Башня, Гавриил, – вдруг начала нашептывать Вера за его спиной. – Башня Серафимов.

– Она уже очень долгое время служит пристанищем для пяти с половиной тысяч подготовленных воинов, – тем же шепотом продолжила Надежда, – готовых без малейшего сомнения принести себя в жертву своему главному и единственному делу – сохранению человечества.

– Пять тысяч шестьсот, – непоколебимо поправил Виктор. – Сегодня утром прибыли завербованные новобранцы – новорожденные, от которых отказались родители, сироты, бездомные, некоторые из детских домов, отличающиеся физическими данными. Все, кто в будущем сможет уверенно держать оружие и выполнять волю Главнокомандующего, – заключил Виктор.

– Но я не вижу здесь никакой башни, – справедливо заметил Гавриил, пристально всматриваясь в окрестности показываемой местности в неудачных попытках найти ее. Действительно, не было ничего даже отдаленно похожего и напоминающего возвышавшееся над землей строение.

– Когда-то там и впрямь была башня, Гавриил, – уже не шепча говорила Вера.

– Правда, природа и время оказались не столь благосклонны к ней и потому, сейчас от нее осталось одно лишь название, – любезно объяснила Надежда.

– Сама же "башня" уходит на длинные километры глубоко под землю, надежно сокрывшую ее существование от всего человечества, – закончила Вера. С каждым разом, их манера речи – досказывать мысль друг за дружкой, все больше и больше начинала нравиться Гавриилу. В эти моменты, он наблюдал и слушал их в особенном умилении. Сейчас они были точно ангел и бес, говорящие ему что-то с обеих сторон, но кто из них был ангелом, а кто бесом Гавриил не знал, впрочем, это было и не важно, поскольку обе они были совершенно одинаковы, одинаково красивы, одинаково желанны.

– Вы все время знали о том, где прячутся серафимы и ничего не делали? – наконец оторвавшись от исследования карты, возмутился Гавриил.

– Они никогда по-настоящему мне не мешали, – леденящим голосом Виктор моментально пресек его волнение, – более того, их жалкие попытки меня забавляли. До сегодняшнего дня.

Заключительные слова Виктора прозвучали точно приговор. И едва он успел договорить, как на стене быстро промелькнули две почти не заметные точки, похожие на самолеты-истребители, а мгновение спустя, стена, отчетливо разразившись четырьмя последовательными вспышками, залила почти всю комнату оранжево-желтыми тонами. Отражавшееся в беспросветно черных глазах Виктора пламя, оставленное взрывами, с неописуемой жадностью пожирало небольшие участки земли и деревья, попавшие под удар. Это зрелище, как и само пламя явно приносили Виктору немалое чувство удовлетворения и удовольствия.

– Это все? – отрывисто проговорил Гавриил, – Ты убил их?

– И, да и нет, – без малейшего сожаления в голосе ответил Виктор, не отрывая переполненного наслаждением взгляда от своего миниатюрного Армагеддона. – Самолеты разбомбили четыре потайных входа и выхода, ведущих в Башню. Обломки навсегда похоронят серафимов под собой. Тех, кого не убило взрывом, убьет пламя, кто-то задохнется дымом, а тем, кому не посчастливилось умереть мучительной смертью от ожогов, провизии и припасов хватит на полгода, или на год, если они будут бороться за свои жизни, может даже на полтора, если решатся поедать друг друга, уповая на спасение. Но в результате, каждый из них неизбежно умрет. Они будут умирать медленно, изнурительно и каждый хриплый и истощенный вздох перед смертью будет служить напоминанием о том, кто позволял им жить.

Сейчас, став свидетелем акта безжалостного уничтожения, Гавриил понял, кто стоял перед ним. Он увидел Виктора, настоящего Виктора. Не прекрасного лидера и исключительного управленца, каким его считал и описывал Мстислав, не справедливого и преданного своей малочисленной расе Бессмертного – нет. Перед Гавриилом во всей своей красе предстала машина. Холодная, расчетливая, не ведающая страха, боли и пощады машина. Ей было чуждо сострадание, любовь. Машина прекрасно понимала созданный ею мир, она знала, как им управлять, за какие рычаги тянуть и какие кнопки нажимать, обеспечивая его функционирование. Она действовала без малейших угрызений совести во имя высшего блага, которое, разумеется, определялось ей же.

– Итак, с серафимами покончено, – несколько взбодрившись, с невиданной легкостью произнес Виктор и, медленно обратив свой взор на Гавриила, неспешно направился в его сторону, – Гавриил, – говорил он немного приглушенным и осторожным голосом, будто боялся его спугнуть тем, что собирался рассказать нечто явно нехорошее, злое, – теперь твой черед.